«Чем меньше денег получает генеральный директор, тем лучше идут дела компании». Питер Тиль — об успехе, конкуренции и кризисе высшего образования
Бизнес-версия моего любимого вопроса звучит так: «Какую ценную компанию никто не строит?» Этот вопрос сложнее, чем кажется, потому что предприятия могут создавать большую ценность, не становясь при этом очень ценными сами по себе. Даже очень крупный бизнес может оказаться плохим.
О кризисе высшего образования
Студенты элитных вузов чувствуют себя уверенно, пока учатся, но затем попадают в условия жёсткой конкуренции за рабочие места и часто теряют веру в себя. Университет — это место, где люди, у которых были большие планы в старшей школе, ожесточённо соперничают со столь же умными сверстниками за обычные должности — такие как управленческий консультант или инвестиционный банкир. За привилегию превратиться в конформистов студенты (или их семьи) платят сотни тысяч долларов. Почему мы поступаем с собой так?
Один из недостатков чрезмерного образования: вам очень сильно промывают мозги. Даже если вы посмотрите на Кремниевую долину, то увидите, что все, кто там работает, придерживаются довольно однородных левых взглядов. Очень трудно понять, действительно ли люди верят в эти идеи или просто соглашаются с ними. Возможно, им просто страшно выражать мнение, отличное от общепринятого.
Высшее образование похоже на католическую церковь до Реформации. 500 лет назад люди покупали индульгенции, чтобы спастись, а сейчас они платят за образование. В церквях был класс бессрочно служащих священников — в университетах эту роль выполняют профессора. У вузовских преподавателей даже есть похожая на религиозную теория спасения: если получишь диплом — ты в безопасности, если нет — попадёшь в тюрьму. Многие религиозные деятели понимали, что церкви нужна реформация, однако изменения не могли произойти внутри этого института — нужны были действия извне. То же самое происходит с нашими вузами.
Йель или Гарвард — это как Студия 54 (культовый ночной клуб в Нью-Йорке): они вредят морали и мировоззрению, но помогают обрести статус. Эти учреждения очень крепки. Они ещё долго никуда не денутся, потому что люди верят в их значимость. Возможно, устоявшаяся система образования не сможет долго продержаться в текущем состоянии из-за огромных долгов, но топовые вузы способны продолжительное время оставаться неизменными из-за своей эксклюзивности. Вероятно, политические лидеры, сенаторы, губернаторы и конгрессмены не трогают престижные университеты, потому что хотят, чтобы их дети учились там.
О конформизме современников
Есть два основных пути эволюции нашего общества. Первый — это экстенсивный (или горизонтальный) рост, который включает в себя копирование уже существующих изобретений. Эта тенденция наиболее отчётливо проявляется в глобализации в последние десятилетия. Второй путь — интенсивный (вертикальный) прогресс, который проявляется в новых технологиях и изобретениях. Каждый раз, когда мы создаём что-то новое, то превращаем ноль в единицу — привносим в жизнь людей нечто незнакомое и оригинальное. Но когда мы производим уже существующие вещи, придуманные кем-то другим, мы просто увеличиваем их количество — то есть превращаем единицу в какое-то большее число. Компании, которые отказываются инвестировать в создание новых идей, в конечном счёте потерпят поражение, независимо от величины их сегодняшней прибыли.
Я не говорю, что за последние полвека не было никакого прогресса, но, по сути, всё развитие происходило преимущественно в компьютерной сфере. В остальных областях его было совсем немного. Получается, что основная функция iPhone — отвлечь нас от печального состояния метро просмотром соцсетей. Ничто из того, что окружает нас, не претерпело значительных изменений. Если вы посмотрите вокруг, то поймёте, что машины, дома, города не так сильно изменились за последние 20—30 или даже 50 лет.
Big science — это что-то вроде оксюморона. Когда в учёную сферу приходит слишком много людей, наука перестаёт быть наукой. Сегодня в мире в сто раз больше людей с докторской степенью, чем в 1920 году. Даже если бы сейчас прогресс шёл теми же темпами, что в 1920 году (а этого не происходит), это означало бы, что производительность труда учёных упала примерно на 99%. Дело в том, что раньше наука сводилась к открытиям, научный мир был очень децентрализованным, а учёные — инакомыслящими и неординарными. Сейчас творческий образ учёного, изобретающего новые вещи, можно встретить только в детских книжках об Эйнштейне. Наука превратилась в систему управления, а учёные — в лабораторных роботов. Когда правительство ускоряет науку, вливая в неё деньги, наступает полное разложение её институтов из-за коррупции и бюрократии.